|
|
|
|
|
||
|
|
|
Борис Виан - советский писатель эпохи Ренессанса
Для искусства второй половины ХХ века очень характерна и симптоматична фигура художника, чья область творческого самовыражения раздвинута до пределов необычайных. Вывернутый наизнанку ренессансный тип личности. Им двигает вовсе не счастливая вера в возможность познания тайн и гармонии вселенной, а обреченное стремление хоть ненамного к этим тайнам приблизиться и ежеминутное разочарование. Разносторонность от растерянности, от трагической неспособности увидеть и узнать мир в единстве и гармонии. Между тем такая склонность, проливающая на любую из "граней таланта" целительную каплю дилетантизма, придает новизну и свежесть любому творческому мероприятию. Во-первых, сквозь нее все обозреваемые сферы являются как бы чуть-чуть со стороны, что позволяет преодолевать общие места, которые человек, живущий внутри структуры, не замечает вовсе. Во-вторых, есть возможность привнести в тот или иной вид искусства потенциал некоторых других. Таким человеком был Виан - трубач, музыкальный и литературный критик, журналист, шансонье, переводчик, "актер, режиссер, инженер, продюсер, конферансье, либреттист" .Таким же был его приятель Серж Гензбур - художник, музыкант, писатель, актер, поэт, сценарист... Актуален такой тип личности и для нового российского авангарда: таков, например, Алексей Хвостенко - фигура знаковая для петербургско-московского (и эмигрантского) художественного андеграунда 60 - 90-х годов. А Борис Виан получил благодаря этой склонности исключительно почетное звание литературного одиночки.
Такое "неоренессансное" мировоззрение максимально эклектично - проза переходит в кинематограф, кинематограф - в живопись, живопись - в фотографию, фотография - в науку, наука - в поэзию и т.д.; и всеми этими фокусами заправляет безответственный молодой человек, наделенный музыкальным слухом, математической логикой, живописным видением, движимый смутным желанием подорвать клишированные формы жизни, языка и литературы, устоявшиеся репутации, показать их читателю в самом необычном и не самом благопристойном виде. Такая деятельность во все времена вызывала яростный свист и бурные аплодисменты.
Внутри может произойти все что угодно: комната сужается, звонок кусается, деревья плачут, дети летают, а их собираются подковать. Травы и звери переменили названия, а происходит все это какого-нибудь 73 феврюня. Психоанализ обратился в самопародию, пафос "романа-воспитания" - в алокалиптическую эстетику "черного романа" ("Сердцедер"- второй том собрания), экзистенциализм - в культ личности Сартра, наука бессильна, ее пафос смешон: "поток свежего воздуха поднимался вдоль носовых перегородок и промывал мозги, стимулируя тем самым отлив крови от извилистого, увесистого и двуполушарного органа".
Характерны попытки включения джаза в литературный контекст - как на уровне тематическом, так и на формальном. Джазовые корни причудливо прорастают в прозе Виана: читатель почти физически ощущает, как самый актуальный музыкальный язык того времени создает акустическое пространство его романов. Прототипом одной из героинь "Пены дней" была "Хлоя" из знаменитой блюзовой композиции Дюка Эллингтона с подзаголовком "Девушка Болота" - отсюда мотив кувшинки, прорастающей в легких у возлюбленной героя... Можно сказать, что всю творческую и личную жизнь Виан провел в похабном и красочном пространстве масскульта. От вывернутой наизнанку цветастой ткани его романов, построенных на яростном извержении навязших в зубах клише и набивших оскомину сюжетов, до самой его биографии, четко отразившей сокровенные представления широкой публики об идеальном предмете поклонения - бедность, творчество, непризнание (даже гонения!), неизлечимая болезнь, ранняя смерть. Такой человек, конечно же, не мог остаться безвестным. Однако, для того чтобы результаты тихих комнатных "предпостмодернистских" (пардон!) экспериментов дошли до широкой публики, сначала потребовалось подмешать в раствор мышьяка хорошую дозу серы - таковой стали романы Вернона Салливана. Здесь мы открываем третий том собрания сочинений - и вторгаемся в самую трагическую область жизни и творчества Бориса Виана, наблюдая, как этот сердобольный циник и вдохновенный пародист, хохотавший в рассказах и романах над сатанинскими гримасами масскультуры, становится изготовителем чтива, работником бестселлера, должным эти самые гримасы имитировать. Вот они, "затянутые в узкие платья, которые выгодно подчеркивали их точеные формы", - героини ночных кошмаров любого переводчика современного бульварного чтива. Не пиши бестселлера! - будто бы шепчет наконец-то повзрослевший через 39 лет после собственной смерти автор растерянному современному литератору. Случайно, чуть ли не на спор поставив опыт бестселлера, Виан, кажется, употребил часть своего многогранного ренессансного дарования на доказательство того, что игры с дьяволом до добра не доводят - переживший суды и тяжбы писатель умер на просмотре фильма, снятого по собственному детективу, будто "оживляя" по старой литературной привычке какую-нибудь гиперболу вроде "убийственная экранизация".
Собрания сочинений редко выходят вовремя. Лет 10 - 15 назад Виан был, я думаю, актуальнее. В Библиотеке иностранной литературы я видел "Пену дней" 1983 года, вынесенную тогда вдруг из самиздата вялым приливом советского книгоиздания эпохи позднего застоя. Это зачитанный раритет с потертой обложкой и пометами на полях. Ну в какой стране рассказ про водопроводчика, который чинил исправный механизм, про пожарных, которые приезжают на третий день после вызова, могли прийтись так близко к сердцу, обращаясь из бытовой или "антинаучной" фантастики в чистейшей воды реализм. "Осень в Пекине", может быть, по этой причине тогда и не опубликовали - уж больно отчетливо прозвучал бы из далекой Франции 1946-го намек на строительство в пустыне никому не нужной железной дороги (1983 год!). Виан в русском варианте да еще и с русским именем и почти русской фамилией (Виан - анаграмма имени "Иван") образца 1983-го - это советский писатель-диссидент, явно стремившийся "обесценить ценности" не только буржуазного, но и в гораздо большей степени социалистического общества.
И неполному собранию сочинений очень пошел бы полноценный справочный корпус - то есть комментарии. Из них читатель узнал бы, например, что Виан не любил Моцарта, в своей квартире на бульваре Клиши построил кровать-библиотеку, а некоторые ранние публикации подписывал именем своей собаки. Проза Виана - рай и ад для хорошего переводчика: все эти каламбуры, идиомы, анаграммы, полисемия и прочее непереводимое (но переведенное!) наследство знаменитого литературного пакостника. Когда-то переводы "Пены дней" блуждали по московскому самиздату, на сегодняшний день роман безупречно переведен дважды, что бывает не так уж часто, - переводы Лили Лунгиной и Виктора Лапицкого (в собрание вошел Лапицкий), на наш взгляд, конгениальны, однако при сравнении появляется пустое и глупое желание составить из них один совсем уж чудесный.
Весь мир Виана замкнут на языке, в языке - отражение закосневших форм жизни и литературы, но в нем же и единственный способ их преодоления. Язык потерял прежнее назначение и смысл, никто ничего не понимает, и теперь с ним можно делать все что угодно. Виан мог бы устроить тех, кто жалуется на сегодняшних постмодернистов за якобы тотальную деконструкцию не только мифологий, штампов и общих мест, но и разумного, доброго и пр. Можно допустить, что Виан - обличитель морали с точки зрения нравственности, хотя меру его иронии определить все-таки невозможно. Кто скажет, например, что несут в себе многочисленные антиклерикальные выпады почти во всех романах - декларацию неверия или всего лишь пародию на десакрализованный, выродившийся современный образ Христа и примитивно-амикошонское к нему отношение (сцена с говорящим Иисусом в "Пене дней", храмовые оргии в "Сердцедере")? Как бы там ни было, сам Господь, видимо, вселившийся в членов жюри престижной литературной премии "Плеяды", воспринял невинные хулиганства Виана вполне однозначно, и премия была присуждена аббату Грожалу, автору поэм на библейские темы...
Заблудившийся где-то между экзистенциальным романом и "новой прозой" Виан сегодня легко встает на абсурдистско-постмодерную полку, где-то между Ионеско, Хармсом, Беккетом, Сорокиным и т.д. Его можно плодотворно сравнивать с любым из них. Например, с Хармсом. В этом нет парадокса - полоумные одиночки исключительно чутки к всеобщему.
Культурологическая область распространения легенды о Виане сегодня намного превосходит границы его собственной вселенной. Этого странного неоренессансного типа сегодня можно толковать как угодно - политическая и социальная подоплека, постмодернизм, джаз, "новая волна", пацифизм, масскульт, абсурд, Роб-Грийе, Альфред Жарри, Витгенштейн, 68 год, Барт, имена, традиции, параллели, совпадения, связи... А можно вообще никак не толковать.
|
|