Существуют разные механизмы воскрешения забытых имен или забытых стихов. С Хвостовым в нашем случае происходит странная история. Имени графа никто вроде бы не забывал. А стихов никто никогда толком и не помнил.

Между тем сюжет стоит того, чтобы говорить о графе именно в сетевом пространстве, поскольку граф Хвостов был чуть ли не первой виртуальной фигурой в русской литературе. Он был старшим родственником Козьмы Пруткова, особенность графа в том, что тексты свои он сочинял сам, а славу и репутацию ему сочиняли все остальные. Как однажды уже было сказано, граф Хвостов был "личностью пародической" и "не совсем равен Графову, Свистову, Хлыстову, Ослову пародий и эпиграмм" (Тынянов).

Что мы знаем в принципе? Мы знаем, что граф Хвостов был графоманом. Самым главным графоманом, живой аллегорией графомана - пока не явился вполне литературный капитан Лебядкин.

Между тем в литературной судьбе графа есть некая последовательная и мстительная логика: граф Хвостов был аллегорическим поэтом. Он был из тех энтузиастических адептов, что проходят избранный путь до конца и доводят любимую идею до абсурда. Аллегория - конструктивный прием высокого архаического стиля (классицизма или барокко - как угодно: здесь вопрос терминологии). Аллегорическая поэтика подразумевает создание некоего мира - другого, живописного и условного, где мечи и гроздья, орлы и змеи, греко-римские имена царей и полководцев - все это в лучшем случае вступает в сложные отношения с миром реальным, в худшем - плоская картинка, но в любом случае все эти звери и птицы никакого отношения к реальным пернатым и земноводным не имеют.

Но, к несчастью (или к счастью), ломоносовское "сопряжение далековатых идей" или тютчевский Наполеон с парящими орлами в голове и змеями в груди за Хвостова (противоестественно сменившего пол Осла и написавшего про знаменитую Ворону, что "пасть разинула") и хвостовских "зубастых голубков" отвечать не должны. (Ср. объяснение Хвостова: "...Я говорю "И пасть разинула". Пускай учитель натуральной истории скажет, что у вороны рот или клев. Пасть только употребляется относительно зверей, но я разумею здесь в переносном смысле широкий рот и рисую неспособность к хорошему пению...").

В чем бы нас ни пытались убедить г-да Махов и Довгий, Хвостов в самом деле поэт безнадежный. И вопрос Хвостова - вопрос репутации прежде всего. В героическую эпоху витийственной оды Хвостов, вероятнее всего, остался бы неудачным поэтом, одним из многих. И не более того. Вряд ли бы он составил конкуренцию Тредиаковскому - никто из удачных поэтов не нашел бы в Хвостове соперника. Но граф слегка опоздал родиться и жил слишком долго. По известному тыняновскому определению, "он расплачивался за державинский XVIII век". Про другого своего гораздо более даровитого современника Пушкин однажды заметил: "Он опоздал родиться - и своим характером, и образом мыслей весь принадлежит 18 столетию. В нем та же авторская спесь...". В самом деле, зачастую забывается, что "авторская спесь" Хвостова - черта не только идиотического темперамента, но литературной школы, предписывающей, в свою очередь, нормы литературного поведения. Граф стал навязчивым автором "образцовых глупостей" не только в силу ! собственной поэтической слепоты, он последовательно мыслил категориями эпохи, предписывавшей во всяком жанре создание "образца" и равнение на "образец".

Сакраментальное разделение "персоны" и "персонажа" в случае Хвостова ощущалось несомненно, другое дело, что "персонаж" обычно живет дольше, и культурная память сохраняет черты именно "персонажа".

Реальный граф Хвостов - сенатор и аристократ, ближайший друг Суворова и просто добрый человек, бескорыстный библиограф - умер 22 октября 1835 года в возрасте 78 лет. Литературный персонаж эпиграмм и пародийных посланий - Графов-Свистов-Ослов-Хлыстов, чудак из пыляевской коллекции благополучно пережил сенатора и библиографа, похоронив под собою другой - этический - постулат классицистической эпохи:

За слова меня пусть гложет, За дела сатирик чтит.

Хвостов пережил себя "за слова", хотя, опять же, если проводить ту самую аналогию с капитаном Лебядкиным, виртуальный персонаж - аллегория графомана. То есть, если сравнить стихи Хвостова и стихи Лебядкина, выяснится, что это Лебядкин был "автором слов". В "эпоху Лебядкина" графоман - создатель нелепых слов и нелепых сочетаний слов. Хвостов стал Хвостовым за "зубастых голубков", то есть за несовместимость иного рода, предметно-понятийную, скорее всего.

Наконец, был еще один поучительный момент, связанный с "феноменом Хвостова", разделением персоны и персонажа. Это знаменательная речь Дашкова, читанная в Беседе любителей словесности, наук и художеств в марте 1812 года. Дашков перебрал с панегириком и потерял меру. Тогда было нарушено хрупкое равновесие между литературной игрой и частной жизнью, была задета персона, а не персонаж. Дашков перешел грань и обидел старого графа, а не его литературную репутацию, за что был изгнан из Общества любителей словесности. Такой вот урок литературных нравов.

Итак, с одной стороны, имеем в своем роде sublime de betise(1), но с другой - "чистую радость" и умиление. Ср.: "В дурном и глупом, когда оно в величайшей степени, есть свой род высокого, sublime de betise, то, что Жуковский называл "чистою радостью", говоря о сочинениях Хвостова"(2). "Я смотрю с умилением на графа Хвостова... на его постоянную любовь к стихотворству... Это редко и потому драгоценно в моих глазах... он действует чем-то разительным на мою душу, чем-то теплым и живым. Увижу, услышу, что граф еще пишет стихи, и говорю себе с приятным чувством: "Вот любовь, достойная таланта! Он заслуживает иметь его, если и не имеет". (Карамзин - Дмитриеву, 1824 г.)

И наконец, стихи Хвостова:

...Надеюсь, - может быть, в числе стихов моих

Внушенный музами один найдется стих;

Быть может, знатоки почтут его хвалами,

Украсят гроб певца приятели цветами,

И с чувством оценят не мыслей красоту,

Не обороты слов, но сердца простоту.

И примечание Хвостова: "Последние стихи сего Послания весьма дурно переведены у г. Сент-Мора. В них сказано, будто бы я по собственному признанию дурный поэт, но зато добрый человек".

Примечания:

(1) Апофеоза глупости, возвышенное в глупости (франц.). (2) Кюхельбекер В.К. Дневник. - Л.: Наука, 1979. - С.172.

Поиск на WWW страницах: