|
|
|
|
|
||
|
|
|
В "Логике смысла" Делез порывает с платонизмом всей предшествующей философии и делает это не в последнюю очередь с помощью самого же Платона: в "Филебе" и "Пармениде" тот указывает на существование более глубокой двойственности, нежели дуализм Идей и их материальных копий - двойственности, суть которой в различии между вещами - копиями, испытывающими воздействие Идеи, и симулякрами, избегающими ее воздействия. Обладающие мерой вещи лежат ниже идей, и эта вертикальная структура подчинена единому порядку, исток которого - в идеях, а поле применения - в вещах. Симулякр же находится на изнанке этого порядка, в стихии чистого и беспредельного становления, которое получает свое выражение в некоем особом измерении языка.
Эта маргинальная мысль Платона становится лейтмотивом философии стоиков, которые провели различие между двумя типами вещей: с одной стороны, тела со своими физическими качествами, действиями и страданиями и соответствующими "положениями вещей", с другой - бестелесные эффекты, логические атрибуты, события, получившие название "лекта" (в единственном числе - "лектон"). Нельзя сказать, что такие бестелесные эффекты существуют. Они скорее лежат в области вне-бытия (Aussersein в терминологии Мейнонга), выражаясь в языке с помощью неопределенной формы глагола, подразумевающей не бытие, а способ бытия. Смешения тел целиком задают количественное и качественное положение вещей - красноту железа, зеленость дерева. Но то, что мы подразумеваем под глаголами "краснеть", "зеленеть", "расти", "уменьшаться", "резать", "порезаться" и так далее - это уже не положения вещей, не тела, перемешанные во внутренней глубине. Это бестелесные события на поверхности тел, результаты их смешения.
Стоицизм обозначил собой резкий поворот в философии. Если у Аристотеля все категории высказываются о Бытии, а уже внутри Бытия присутствует различие между субстанцией и акциденциями, то для стоиков положения вещей, количества и качества - это части субстанции, это такие же тела, и на этом основании они противостоят бестелесным эффектам, не причастным Бытию. Если у Платона в заоблачных высотах кружатся идеи, а в глубинах земли бушуют мрачные раздоры между копиями и симулякрами, то для стоиков идеальное и бестелесное может быть только эффектом действий и страданий тел, обитающим на их зыбкой поверхности. То, что, избегая воздействия Идеи (симулякр), действуя исподтишка и намеками, выбирается на поверхность, на бестелесный предел, и обретает здесь свое законное место - представляет теперь всякую возможную идеальность, лишенную отныне своей каузальной или духовной действенности. Симулякры перестают быть подпольными мятежниками и в открытую производят большую часть своих эффектов (то, что в терминологии фрейдизма можно назвать "фантазмами"). Бессознательное покидает телесные глубины и обнаруживается в стихии языка.
Стоики оказываются современниками Делеза: именно лектона и не хватает современной логике и лингвистике, когда они рассуждают о природе языка и о существующих внутри языка отношениях. Таких отношений на материале грамматического предложения обычно выделяют три: денотоцию (отношение предложения к внешнему положению вещей), манифестацию (связь между предложением и говорящим субъектом) и сигнификацию (отношение предложения к порядку общих понятий, задающему условия истинности этого предложения). Так вот лектон, или смысл - это четвертое отношение предложения, то, что в предложении выражается - бестелесная, сложная и не редуцируемая ни к чему иному сущность на поверхности вещей; чистое событие, присущее предложению и обитающее в нем. Смысл не сводится к положениям вещей, образам, личным верованиям или общим понятиям. Он не существует вне выражающего его предложения, поэтому мы не можем сказать, что он вообще существует. Смысл, скорее, упорствует или обитает. Это одновременно и выражаемое, и атрибут положения вещей - в этом смысле он является границей между предложениями и вещами. Это и есть событие, которое следует отличать от его пространственно-временного осуществления в положении вещей.
Делез несколько иначе, чем Фуко, обосновывает свой уход от комментария как техники анализа дискурсов. Если Фуко в своих произведениях создает принципиально иной тип анализа, то Делез вводит иное теоретическое определение сериальной формы, состоящей из двух серий - означающей и означаемой. Если суть комментария состоит в двойной избыточности - избыточности означаемого, позволяющей открывать новые значения в процессе комментирования, и избыточности означающего, благодаря которой мы только и можем находить новые указатели, намеки и шифры, отсылающие нас к темным глубинам означаемого, то Делез устанавливает своеобразное равновесие двух серий: избыток означающего компенсируется недостатком означаемого. Происходит это благодаря деятельности специфического парадоксального элемента, который не поддается сведению ни к какому-либо термину серий, ни к какому-либо отношению между этими сериями. Эта парадоксальная инстанция непрестанно циркулирует по обеим сериям и тем самым обеспечивает и! х коммуникацию, будучи одновременно представленной как в означающей, так и в означаемой сериях. Она сразу - вещь и слово, имя и объект, смысл и денотат, выражение и обозначение и так далее. Ее свойство - всегда быть смещенной в отношении самой себя, ей как бы недостает своего места. Эта инстанция присутствует в виде избытка в одной серии, которую она задает как означающую, и в качестве недостатка - в другой, которую она задает как означаемую. То, что в одном случае представляет собой избыток - это не что иное, как чрезвычайно подвижное пустое место, а то, чего недостает в другом случае - это стремительный объект, эдакий пассажир без места, - всегда сверхштатный и всегда перемещающийся.
Делез находит такую необычную сериальную форму в произведениях Льюиса Кэрролла, по следам которого она прочно вошла в литературу XX века. Лучшим примером парадоксального элемента является слово, обозначаемое именем "Снарк" из "Охоты на Снарка" http://kulichki.rambler.ru/moshkow/CARROLL: оно циркулирует в двух измерениях, денотативном и выразительном. Делез ссылается на Леви-Стросса, который характеризует такое плавающее означающее как порабощающее любую конечную мысль, но также открывающее путь для любого искусства, поэзии и мифологии. Оно также сулит и всякие революции. А на другой стороне имеется некий вид утопленного означаемого, которое хотя и задается означающим, но при этом не познается, не определяется и не реализуется. Именно так Леви-Стросс предлагает интерпретировать слова "ерунда", "как его, бишь", "нечто", а также знаменитое мана. Вообще говоря, пустое слово может обозначаться любыми эзотерическими словами ("это", "вещь", "Снарк" и так далее). Такое слово обозначае! т именно то, что оно выражает, и выражает то, что обозначает. Оно выражает свое обозначаемое и обозначает собственный смысл. Оно одновременно и говорит о чем-то, и высказывает смысл того, о чем говорит: оно высказывает свой собственный смысл. А это совершенно ненормально - ведь мы знаем, что нормальный закон для всех имен, наделенных смыслом, состоит именно в том, что их смысл может быть обозначен только другим именем. Имя же, высказывающее свой собственный смысл, может быть только нонсенсом.
То, что Делез предлагает в качестве альтернативы комментарию и интерпретации, можно назвать машиной смысла: смысл не открывается и не истолковывается, он производится циркуляцией нонсенса в означающей и означаемой сериях. Смысл - вовсе не явление, а поверхностный эффект движения пустого места по сериям данной структуры (место карточного болвана, место короля, слепое пятно, нулевая ценность, закулисная часть сцены, отсутствие причины и так далее). Структура - это и есть машина по производству бестелесного смысла. С точки зрения структуры, смысла всегда слишком много - это избыток, вновь и вновь производимый нонсенсом как недостатком самого себя.
Делез развенчивает современную эпоху с ее метафизическим креном вверх или вниз от бесстрастной поверхности, производящей смысл. Даже после того, как в конце XVIII века центр внимания переместился с потерпевших неудачу Сущностей на понятие смысла, тот все равно не обрел своего законного места. Одни связали смысл с новой трансценденцией, с новым воплощением Бога и преображенными небесами, другие обнаружили смысл в человеке и его безднах, во вновь открытой глубине и подземелье. Новые теологи туманных небес и новые гуманисты пещер вышли на сцену от имени Бого-человека и Человеко-бога как тайны смысла. Всюду - и на небесах, и под землей - смысл представлен как Принцип, Сокровищница, Резерв, Начало. Однако Делез снова подчеркивает: смысл - это вовсе не принцип и не первопричина, это продукт. Смысл - это не то, что можно открыть, восстановить и переработать; он - то, что производится новой машинерией.
|
|