Давно это было.

Однажды, вычитывая в типографии газетную корректуру, я нашел на рабочем столе узкоспециальный журнал "Полиграфия" за какой-то там год. Раскрыл его от скуки, а там - о чудо! - развертка миниатюрной книжечки. (Разъясняю: у кого детство случилось в середине семидесятых, тот должен знать, что в журнальчиках вроде "Мурзилки" или "Веселых картинок" было иногда несколько листков, которые следовало выдернуть, согнуть специальным образом, разрезать и сшить. Получалась эдакая самодельная книжка-малышка на тему, например, "ищут пожарные, ищет милиция". Это и есть - "развертка". Так и здесь. Но для взрослых.)

Необходимо заметить, что в то время я был страстным коллекционером книг, которые называются "миниатюрными", форматом не более 90 х 90 мм.

Но, кроме того, в совершенстве владея профессией переплетчика, я рассматривал свою находку скорее как ремесленник: так, наверное, каменщик оценивает качество материала для будущей постройки, мало задумываясь о том, какая картина будет висеть в гостиной.

Вот и я в первую очередь восхитился овчинкой: печать была представлена на чудесной мелованной бумаге... Еще бы - Первая Образцовая типография, четкие рисунки-гравюры. Короче, она требовала немедленной выделки.

Оказавшись дома, я с великим тщанием:

а) разрезал, б) сфальцевал, в) сброшюровал, г) сшил крохотные странички.

Наклеил тесьму, кант, слизуру.

Проклеил, положил под пресс.

Сделал переплет из красного сафьяна.

Поздно вечером достал из-под пресса, обрезал, снова намазал клеем, вставил готовый блок в переплет и опять положил под пресс.

Утром, опаздывая на работу, захватил с собой томик, умещавшийся на ладони -

60 х 40 мм.

Полюбовался в лифте.

Открыл только вечером.

Книга называлась "Омар Хайям. Рубаи".

В сей мир едва ли снова попадем, Своих друзей вторично не найдем. Лови же миг! Ведь он не повторится, Как ты и сам не повторишься в нем.

...Европейский читатель открыл для себя Хайяма лишь в XIX веке.

Два года книга "Рубайат Омара Хайяма" в вольном переводе Эдварда Фицджеральда безнадежно пылилась на полках магазинов.

И вдруг - интерес к ней стал распространяться со скоростью лесного пожара, захватывая страны Европы и США...

В России Хайям-поэт и Хайям-ученый долгое время считались разными людьми. И ни один из современников не называл Хайяма поэтом - для них он был прежде всего ученым мужем.

В двадцать пять лет Хайям достиг немалых высот в математике, и на него обратили внимание властвующие особы Ирана.

Он стал известен при дворе как астролог-прорицатель, наделенный исключительным даром ясновидения. Ему даже предложили управлять Нишапуром - городом, в котором он родился. А это был величайший город одиннадцатого века, расположенный на оживленных караванных путях, ярмарочный центр с населением в несколько сот тысяч человек.

Хайям отказался. И, как гласят рукописи, ответил:

"Не хочу управлять людьми, приказывать и запрещать, а хочу весь свой разум посвятить науке и людям!"

Лучше скромная доля, чем славы позор. А пенять на судьбу - это глупость и вздор. Лучше пьяницей я прослыву в этом мире, Чем ханжою меня назовет разговор.

О первой своей встрече с поэзией Хайяма я вспомнил в день, когда обнаружил, что автору в этом году исполняется 950 лет. (А ту маленькую книжицу я долго носил с собой и подарил ее одному международному бродяге, цитировавшему Хайяма на фарси, языке подлинника.)

Открывая книгу "500 рубаи", я уже знал, что стихи остались со мной.

Ах, сколько, сколько раз, вставая ото сна, Я обещал, что впредь не буду пить вина. Но нынче, Господи, я не даю зарока: Могу ли я не пить, когда пришла весна?

Пил ли Хайям? - этот вопрос интересует всех его читателей. Ведь творчество этого поэта знают - не в последнюю очередь - как воспевающее ритуал винопития.

Хайям прославлен везде как певец беспробудного пьянства и плотских утех:

Мы похожи на циркуль, вдвоем, на траве: Головы у единого тулова две, Полный круг совершаем, на стержне вращаясь, Чтобы снова совпасть головой к голове.

Или:

Ты мрачен? Покури хашиш - и мрака нет; Иль кубок осуши - тоски пройдет и след. Но стал ты суфием, увы! Не пьешь, не куришь, Булыжник погрызи - вот мой тебе совет.

Нет, друзья мои. Живой Омар Хайям, по свидетельствам современников и многочисленных исследователей, не пил и не курил.

Эпоха Восточного Ренессанса оставила нам не так уж много жемчужин. Среди них чистым блеском отливают четверостишия "Рубаи" - и в этом сборнике лучшие их переводы.

Один из самых известных переводчиков Хайяма - Владимир Державин - сказал такие слова: "Хайям прославляет пир, но это пир высоких мыслей и благородных чувств - пир Платона. Чаша вина - это волшебная чаша Джамшида, чаша человеческого разума, объемлющего весь мир. Сборище пьяных гуляк оказывается кругом избранных мудрецов. Хайям, так много сказавший о кувшине,чаше и вине, не был ни пьяницей, ни гулякой. Великому мудрецу, ученому, трудившемуся весь свой долгий век до последнего часа, едва ли могло прийти в голову предаваться разгулу".

Говорят, в конце жизни Хайям остался один. Его стали преследовать тяготы и лишения. Его религиозное вольнодумство раздражало ревнителей ислама и мусульманское духовенство.

Я раскаянья полон на старости лет. Нет прощения мне, оправдания нет. Я, безумец, не слушался Божьих велений - Делал все, чтобы только нарушить запрет.

Даже в двадцатом веке, несмотря на восторги публики, не было недостатка в обвинениях этих стихов в цинизме и безнравственности.

Но это суждение, как я понимаю, людей, так и не познавших сладости опьянения и горечи похмелья...

А что иное Жизнь как не пиршество духа и плоти в юности?

А после - похмелья от осознания того, что ты не успеваешь сделать - в зрелости, в старости?

Неуемная жажда жизни на ее исходе и понимание того, что жизнь - это запой.

Запой жизнью:

О вино! Ты прочнее веревки любой. Разум пьющего крепко опутан тобой. Ты с душой обращаешься, словно с рабой, Стать ее заставляешь самою собой.

Я хотел начать свой обзор так: "Омар Хайям был русским человеком..."

Но вспомнил похожую интонацию.

В школе писали сочинение по пьесе.

"Горе от ума" Грибоедова.

Один мальчик начал свое сочинение так: "Отум был хорошим человеком".

Милый юноша, утро блеснуло лучом, Встань, хрустальные кубки наполни вином. Этот сладостный миг, что уйдет безвозвратно, Вновь найти не надейся вовеки потом.

А закончить эту тему я решил, представьте себе, вольным переводом с фарси, объединив несколько четверостиший поэта.

Примерно так:

Входи. И где тебя носило? Присядь. Налей себе вина.В словах заложенная сила должна быть освобождена: оскомину набила песня, которую поют вокруг, - замри, умри или воскресни... А после снова - ком цурюк?! Кого же нам, майн либен медхен, послать за пивом? или на... кухню за кубанским крепким, чтоб не закончилась весна? Пойду к метро. Смотри из окон, как я иду к метро один. Вокруг район знакомый - Сокол. И я, как честный гражданин, иду к метро. Стоит погода. Июль стоит. И я стою. Ты из последнего вагона выходишь с рифмою на "ю"... И как не вставишь в

Поиск на WWW страницах: